Неугасимая лампада. Антология русской религиозно-философской поэзии.Часть 3
Александрова Т. Л.
Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов (1848 - 1913)



Граф Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов родился в Царском селе 26 мая 1848 г. День его рождения был также днем рождения Пушкина и смерти Белинского - поэт видел в этом совпадении указание на свое призвание. Отец поэта служил товарищем министра Статс-Секретаря по делам Царства Польского и по долгу службы почти безотлучно находился в Петербурге. Мать с двумя детьми зимой жила в Петербурге, а на лето переезжала в имение Шубино Тверской губернии.

Отец умер, когда Арсению было 10 лет. Мать, оставшись, несмотря на графский титул, с довольно скромными средствами, переселилась в Москву. В воспитании детей ей немало помогала ее сестра - монахиня Мария, насельница Зачатьевского монастыря.

Арсения отдали в гимназию, помещавшуюся тогда в доме Пашкова (Румянцевский музей еще не существовал). Преподавание в этом учебном заведении было поставлено прекрасно. Ученье давалось мальчику легко и успешно. Одноклассники любили его за мягкий и приветливый нрав, и в то же время уважали, так как он мог постоять за себя. Писать стихи он начал рано, однако в семье эта его склонность не встретила сочувствия: его близкие боялись, что поэзия помешает его учебе. Мальчик замкнулся и долго никому не показывал своих поэтических опытов.

Окончив гимназию с золотой медалью, Арсений поступил на юридический факультет Московского университета. Здесь в среде товарищей его поэтический талант нашел сочувствие. Однако самолюбивый и требовательный к себе автор не решался отдать свои произведения на суд публики, - друзья отдали стихи в печать за него. Вскоре Голенищев-Кутузов тяжело заболел и вынужден был, прервав обучение, отправиться в Карлсбад лечиться. По возвращении он вместе с матерью переселился в Петербург и заканчивал образование уже в Петербургском университете.

После окончания университета Голенищев-Кутузов недолгое время служил, а затем вышел в отставку и всецело предался литературной деятельности. Сильно увлекала его и музыка. Он сблизился со Стасовым, и особенно с Мусоргским, которому много помогал. Мусоргский написал на слова Голенищева-Кутузова целый сборник романсов - "Без солнца".

В 1876 г. Голенищев-Кутузов встретил девушку, которую полюбил, и вскоре женился. Молодые отправились в заграничное путешествие, рассчитывая по возвращении вернуться в Петербург. Однако будучи за границей, они узнали, что родовое имение Шубино, отошедшее к старшему брату Голенищева-Кутузова, назначено к продаже за долги. Супруги решились спасти ускользавший уголок земли, и, срочно вернувшись в Россию, выкупили его. Однако на это ушли почти все их сбережения, и жизнь в Петербурге стала для них не по средствам.

Голенищевы-Кутузовы переселились в Шубино и занялись хозяйством. Арсений Аркадьевич был также уездным предводителем дворянства. Сельская жизнь весьма способствовала его вдохновению. Однако прибыль от хозяйства была невелика, так что семья едва сводила концы с концами. Чтобы поправить свои дела, Голенище-Кутузов вновь поступил на службу в Петербурге и жил попеременно то в городе, то в деревне, что было для него довольно тяжело. Служба продвигалась успешно, в конце концов он был назначен управляющим двумя петербургскими банками и смог перевезти семью в Петербург. Годы службы в творческом отношении были почти бесплодны. Однако в это время расширились его литературные связи. Он поддерживал дружеские отношения с Достоевским, Фетом, Полонским, Владимиром Соловьевым, и особенно подружился с Майковым.

В 1895 г. Арсений Аркадьевич занял место секретаря императрицы Марии Федоровны, и занимал его до конца жизни. Этот пост дал ему возможность возобновить литературную деятельность. Однако многих своих замыслов он так и не смог осуществить. Причинами тому были пошатнувшееся здоровье и депрессивное настроение порой подолгу владевшее им. По своим убеждениям он был идеалистом, в литературе - верным последователем Пушкинской школы и приверженцем того течения, которое недальновидно называли "чистым искусством". Близкие ему писатели один за другим уходили, он чувствовал себя одиноким и непонятым. За два года до смерти он поселился в Царском селе, где вел жизнь почти затворническую, наедине с собой и своими думами. Но перед самым концом он вернулся в свою петербургскую квартиру, слег в постель и больше не вставал. Умер он 28 января 1913 г.

Несмотря на ноты пессимизма и сомнения, мелькающие в его стихах, Голенищев-Кутузов никогда не терял веры. Один из близких ему людей вспоминал: "Мысль его непрестанно стремилась в звездные вершины и "память смертная" не покидала его. У него была необыкновенная сила прозрения. Она не давала ему довольствоваться одним "земным" и отходящим в землю; она неотразимо стремилась к горным высям, озаренным солнцем правды, добра и красоты. Им остался он верен до конца".



Молитва

Я лампаду зажег пред иконой,
Осветился божественный лик,
Восклицанья мольбы заученной
Стал шептать мой привычный язык.

Не смирилася сердца тревога.
Луч надежды во тьме не светил;
Я умолк - и далекого Бога
Близкий взор и пугал, и томил.

Но усталый от жизненной битвы,
Одинокий, с иззябшей душой,
Слово новой и смелой молитвы
В тишине произнес я ночной.

Я просил, чтобы солнце блеснуло
Теплым светом победных лучей,
Иль чтоб ночь навсегда развернула
Свой покров над душою моей.

Сердце билось в тоске ожиданья,
Но иконы безмолвствовал взор, -
В нем не мог я понять обещанья
И не смел свой прочесть приговор.


* * *
В годину смут, унынья и разврата
Не осуждай заблудшегося брата;
Но, ополчась молитвой и крестом,
Пред гордостью - свою смиряй гордыню,
Пред злобою - любви познай святыню
И духа тьмы казни в себе самом.

Не говори: "Я капля в этом море!
Моя печаль бессильна в общем горе,
Моя любовь бесследно пропадет..."
Смирись душой - и мощь свою постигнешь;
Поверь любви - и горы ты подвигнешь;
И укротишь пучину бурных вод!


* * *
Мой умер дух - хоть плоть еще жива.
Я вижу свет, мне внятны жизни звуки;
Но мысль молчит - недвижна и мертва,
И в сердце нет ни радости, ни муки.

Мой умер дух... Он не воскреснет вновь.
Когда ж огонь на алтаре потухнет?
Нет Божества! - Пусть храм ненужный рухнет,
Где теплились молитва и любовь...


Бог зовет

Пусть мир во зле лежит, пусть тьма царит кругом -
Я верю, высшему внушению послушен,
Что храм красы стоит и цел, и неразрушен,
Что светлый Бог Добра живет во храме том.
И чем земная ночь сдвигается теснее,
Чем глубже сердца скорбь и стон души больнее,
Чем оргия людских страстей и суеты
Все безобразнее, все злее, все развратней
Беснуется впотьмах - тем раздается внятней
Божественный призыв с небесной высоты.
И, пира грешного бесчинство презирая,
Душой стремясь к лучам божественных высот,
Я чую - даль зовет; я верю - жизнь иная
В иной предел зовет; я слышу - Бог зовет:
"Ко Мне идите все, вы - сирые скитальцы,
С печатью вещего избранья на челе,
Колючим тернием венчанные страдальцы,
Глашатаи добра и правды на земле!
Вы все - в ком творчества горит живое пламя,
Кто высоко в бою земном подъемлет знамя
Искусства, красоты... ко Мне! Сюда! В Мой храм!
Я окрылю ваш дух, Я одарю вас властью
Победно привлекать сердца к любви и счастью,
Я мощь волшебную напевам вашим дам,
Да сгинет ночь греха, паденья и разврата
Пред торжествующей денницей Духа Свята!
А вы - под масками искусств и красоты,
Рабыни и рабы порочных вожделений, -
Питомцы жалкие душевной нищеты -
Прочь! здесь не место вам! Бегите вон из храма;
Его скверните вы красу и чистоту.
Для ваших песен, игр, и похоти, и срама
Притонов потайных ищите темноту.
Над алтарем Моим лазурь небес сияет;
Из храма изгнан грех - и да не внидет вновь
Туда, где фимиам молитв благоухает,
Где вдохновения огонь святой пылает,
Где солнце, и весна, и вера, и любовь!"


Молитва

В день светлой радости дай мне, о Боже,
Помнить лишь то, что всего мне дороже,
Что исцеляет все раны мои:
Вешней любви лучезарные сказки,
Верной любви утешенья и ласки,
Счастие вечной любви.

Все ж безобразное, низкое, пошлое,
Все, что мрачит мое скорбное прошлое,
Дай в этот день мне забыть навсегда,
Чтоб, погруженное в бездну презрения,
Под непроглядным покровом забвения
Сгибло оно без следа.


ГАШИШ.
(Рассказ туркестанца).
ПОСВЯЩАЕТСЯ В.В. СТАСОВУ.


Ты видишь, лик мой тощ и бледен;
Я нищ и стар; я скорбью съеден.
Я был и молод, и богат —
Я расточил свое богатство;
Промчалась юность; много крат
Врагов изведал я злорадство
И лживую печаль друзей —
То казнь была моей гордыне!
Уж мне не жаль минувших дней.
С судьбою примирившись ныне,
Я в поте дряхлого лица
Тружусь и жизни жду конца;
Но памятен мне день ужасный,
Когда презренный и несчастный,
Один, без крова, в поздний час,
Я очутился в первый раз.

Уж тенью Самарканд покрылся,
Народ с базара расходился.
Дервиша смолк унылый крик,
Закрылся торг, кончались споры…
Дородный сарт, седой старик,
С усильем надвигал запоры
На двери лавочки; огонь
Блеснул в потемках; чей-то конь,
Понуря голову, лениво
Брел без хозяина домой.
Все утихало, лишь порой
По сонной улице пугливо
Перебежать из дома в дом
Спешила женщина; потом,
Как мышь, в тени двора скрывалась —
И вновь молчанье водворялось.
Счастливый час для богачей!
Их ждут объятья жен стыдливых,
Иль пир в кругу друзей шумливых.
При пляске молодых бачей.
Уж за стеной раздались клики
И музыки веселый звук,
И пляски быстрый топот... Вдруг
Смятенье, рев несется дикий:
Бача лукавый угодил:
Восторг собранье охватил;
Бегут и мечутся, и стонут...
Но вот опять все звуки тонут
В ночном молчании... Луна
Из-за садов свой лик являла
И город сонный освещала.
В ту ночь казалась мне она
Бледна и зла. Людьми забытый,
К стене прижавшися, немой,
С поникшей долу головой
Стоял я; злобой ядовитой
Томилася больная грудь,—
Мне было негде отдохнуть!
И о судьбе своей жестокой
В тиши я плакал одинокий;
Но нищему внимал Алла;
К нему печаль моя дошла:
Он помощь мне послал нежданно:
Вдруг, вижу я, — передо мной
Старик с дрожащей головой
Стоит; таинственно и странно
Мерцает беспокойный взгляд
Очей, луною озаренных;
В устах, усмешкой искривленных,
Зубов темнеет черный ряд...
И звуки вкрадчивого слова
я слышу в тишине ночной:
— О чем ты плачешь? — Я без крова.
— Кто ты? — Наказанный судьбой,
За то, что... — Удержись! Причину
Мне знать не нужно; проходя,
В ночи твой плач услышал я
И захотел твою кручину
Советом мудрым облегчить.
— Отстань, старик! Твое участье
Не нужно мне; мое несчастье
Никто не властен исцелить!
— Смири порыв гордыни ложной.
Вот кошелек; мой дар ничтожный
Прими и слушай: средство есть
В печалях ведать наслажденье,
И, позабыв судьбы гоненье,
С отрадой бремя жизни несть.
Ты плачешь; но в земной юдоли
Унынья, нищеты, забот
Алла спасенье подает
Рабам его священной воли.
Алла могуч! Гашиша дым
Для счастья нищих создан им!
Скорей же, горем отягченный,
Иди в приют уединенный,
Струю волшебную вдыхай, —
И тяжесть скорби безысходной
С души спадет и, вновь свободный
Ты на земле познаешь рай.

Сказал и быстро удалился,
Оставив дар в руке моей...

В кофейне огонек светился, —
Шатаяся, побрел я к ней.
Вошел... Средь дымного тумана
Сидели люди вкруг кальяна.
Кто сам с собой вел разговор,
Кто, на огонь уставив взор,
В торжественном оцепененье,
Казалось, созерцал виденье;
Кто, мирно голову склонив
На грудь, в дремоту погружался.
Кто пеньем сладким упивался...
Я сел угрюм и молчалив,
Чубук схватил рукою жадной,
Вдохнул гашиша дым отрадный
И дожидаться стал. Порой,
Объять неведомой мечтой.
Кофейни гость в восторге диком
Вставал, и хохотом и криком
Вертеп убогий оглашал;
Тогда хозяин прибегал,
Чтобы унять безумца бранью;
Но, предан чудному мечтанью,
Окрест не видя ничего,
Счастливец презирал его
Ничтожный гнев и в пляс пускался.
Но вдруг почудилося мне.
Что сам, как будто в странном сне,
Я громким смехом заливался.
Да где же горе? — Горя нет!
О чем я плакал так недавно?
На что сердился своенравно?
Мне счастье нужный шлет привет!
Я все забыл, я в упоеньи...
То было райское мгновенье!
Я понял, что гашиша дым
Уж духом властвовал моим.

Быть может, житель стран холодных,
Суровых, темных и бесплодных,
Не ведал ты в снегах своих
О чудных таинствах Востока?
Я расскажу тебе о них,
Во славу Бога и Пророка.
Внемли ж словам моим, пришлец,
И верь правдивому рассказу.
За слово лжи пускай Творец
Пошлет на плоть мою проказу,
Пусть иссушит источник вод
Мне на пути в степях горючих,
И облаком песков летучих
Мой труп истлевший занесет!

Забыв житейские тревоги,
Унылых мыслей не тая,
На войлоке, поджавши ноги,
Сижу я, весел, как дитя!
Куда ни обращаю взоры.
Повсюду дивные узоры
И разноцветные ковры,
Роскошной Персии дары;
Шелками шитые халаты,
В сияньи золота чалмы.
За миг — и бледны, и темны.
Теперь — прекрасны и богаты,—
Пестреют ярко предо мной
Игривой, радужной красой.
А люди, люди! Не похожи
Они вдруг стали на людей:
Забавный вид! Какие рожи!
То сонм невиданных зверей!
Один ветвистыми рогами
Товарища бодает в бок;
Другой, с руками и ногами
В ковровый спрятавшись мешок,
Клубочком по полу катится;
Кто вырос вдруг до потолка,
А кто стал мельче паука...
Все пляшет, мечется, кружится —
Быстрей, быстрей — и, увлечен
В тумане дикого вращенья,
Из глаз теряю я виденья
И вдруг, как будто дальний стон,
Раздался звон.
Так чуден он,
Что, упоен,
Я в сладкий сон
Им погружен.
И все кругом,
Объято сном,
Внимает в сумраке немом,
Как, потрясая небосклон,
Несется он,
Тот дивный звон.

Звон — и широко раскрылись зеницы!
Звон — я на воле; подул ветерок;
Звон — пробудилися певчие птицы,
Алой зарей разгорелся восток.
С звоном сливаются новые звуки:
Каплет роса с оживленных дерев,
Ветви в одежде зеленых листов
Манят меня, как мохнатые руки,
В темные сени роскошных садов.
Ропщут там воды — прозрачные воды.
К ним, покидая узорные своды
Пышных гаремов, веселой гурьбой
Жены эмира с зарей прибегают,
Песни их громкие страсть распаляют,
Будят желанья в груди молодой...
Крепкие стены красу их скрывают...
Но, как тигрица на гриву коня,
Бешено на стену кинулся я.

Прыгнул — и вот за ревнивой оградой
Жадно дышу благовонной прохладой;
Спрятавшись в чаще кудрявых кустов,
Жду я видений; но тех голосов,
Что долетали ко мне за мгновенье,
Смолкло волшебно-лукавое пенье.
Все в неподвижно-нависших садах
Пусто... Но чу! Недалеко в кустах
Слышится шепот, призыв потаенный:

«Спеши, мой яхонт драгоценный,
Ко мне, ко мне! Я здесь одна;
Тревогой грудь моя полна.
Я жажду наслаждений новых,
Безумных, молодых страстей.
Я ускользнула от очей
Эмира евнухов суровых,
Чтоб убежать с тобою в даль.
Ужель тебе меня не жаль?
Я молода... не в силах д